Быстро бежит ладья русичей по вольным волнам днепровским.
— Эхма, сколь уж далеко отплыли от Великого Новгорода родимого, — вздыхает
отрок Янь, сидящий на корме. — И от разбойников многажды отбивались,
и на порогах страху натерпелись. Особенно зловещ Ненасытецкий — того
и гляди о скалу расшибет. Недаром на нем кости белеют людские — много,
ох, много людишек расшиблись насмерть. Вот он каков, путь из варяг в
греки.
— Не зря сказано предками: «Варяжский путь — о покое забудь», — молвил
как бы про себя чернобородый удалец Синеус, управляясь с парусом.
— Ну, теперь все страхи позади, — оживился Янь. — Глядишь, и в Царьграде
вскоре окажемся. А правда ли, будто там стены крепостные — вышиною до
небес, и одолеть Царьград никому не под силу?
Кормщик Малюта взглянул на отрока с хитрецою:
— Волков бояться — в лес не ходить. Эх, молодо-зелено! Кому-то и не
под силу, а вот князь Олег Вещий многажды Царьград боем брал, и щит
свой прибил на вратах оного града.
— Когда боем, а когда и хитростью, — подсказал удалец Синеус. — Однажды
приплыл Олег к Царьграду с двумя тысячами ладей — а греки цепями пролив
перекрыли. Тогда повелел князь поставить ладьи на колеса да поднять
паруса — и посуху подступила к стенам сила наша несметная. Греки тут
же сдались на милость победителей.
— Ура! Скоро будем в Царьграде! Завалим все наши базары тамошним добром!
— торжествовал отрок Янь, но Синеус его осадил:
— Не хвались перьями, жар-птицу не изловивши. Слыхал присловицу: «Кто
в море не бывал, тот горя не видал». Как-то нас встретит царь морской,
хозяин Понта Эвксинского, а по-нашему — Черного моря? Надо ему жертву
принести.
— Да и Днепру, коего греки Борисфеном нарекли, — тоже петушка пожертвуем.
Ис-полать ему, Славутичу сребробородому, не загубил на порогах. — Малюта
переложил руль влево. — Видишь, Янь, остров Хортица показался? Там у
священного дуба и вознесем хвалу нашим богам. Говорят, на ветвях сего
древа обитает вещая птицедева. Но видеть ее и слышать дано небесами
лишь тому, кому суждена долгая жизнь.
...Вокруг священного дуба Малюта, Янь и Синеус воткнули в землю стрелы
— для ограждения от нечистой силы. Кормщик поднял к солнцу черного петуха
и провозвестил:
— Тебя восславляем, Днепр Славутич, батюшко! — подхватил удалец Синеус.
И сияли вокруг вольные волны днепровские. И сидела на ветвях священного
дуба вещая птицедева, пела божественную песнь.
Но видел и слышал ее только отрок Янь.
Жертвоприношение в глубокой древности было главным
религиозным обрядом. При этом слове воображение рисует некое мрачное
языческое капище, залитое кровью жертв — видимо, человеческих... Но
это измышления излишне ретивых поборников христианства, которые старались
во что бы то ни стало доказать пагубность старинной веры. Между тем
имеются свидетельства путешественников, бывавших в славянских землях.
Они уверяют, что человеческие жертвы приносили — и то лишь изредка,
по случаю мора, войны, всенародной беды — только служители культа Чернобога,
подобно тому, как сатанисты жертвуют кровь своему покровителю и по сей
день. В подавляющем же большинстве случаев в жертву богам приносили
животных — такой обычай велся по всему миру. В основном на алтарь возносились
благоухания, пахучие травы, венки цветов (доживший до наших дней пример
тому — венки, пускаемые по реке в ночь Ивана Купальг), вкусные яства.
В огонь выливали кровь и жир. Мясо ели все присутствующие при обряде,
ну а черепа животных надевали на колья, окружающие капище. Император
Константин Багрянородный (X в.) рассказывает, что россы-славяне приносили
в жертву своим богам хлеб, а относительно птиц некоторое время спорили:
колоть их или отпустить на волю? О приношении богам быков повествует
Прокопий Кессарийский, ну а арабский путешественник Масуди рассказывает
о жертвоприношении проса — это был один из первых и любимых злаков в
славянских землях. Это подтверждает и другой арабский странствователь,
по имени Ибн Диета: «Славяне больше всего сеют просо. Зерна кладут в
ковши, поднимают к небу и говорят: «Господи, ты, который дал нам пищу,
даруй ее нам еще в изобилии». Ибн Фадлан уверяет, что славяне совершали
возлияния на жертвище опьяняющим напитком — брагой (подобно тому, как
наши древнейшие предки арии жертвовали богам сому). В сохранившихся
песнопениях-молитвах ( например, богине Ладе) упоминается только о цветах
и птицах, приносимых в жертву этой богине, причем голуби жили в ее капищах
целыми стаями. Поэтому можно смело уверять, что славянское язычество
не признавало человеческих кровавых жертвоприношений.
Кстати сказать: даже и в других религиях, не столь миролюбивых, как
славянские верования, жертвоприношение козла заменяло в ритуалах человеческие
жертвы. Отсюда, между прочим, произошло выражение «козел отпущения»:
ему отпускались все возложенные на него грехи человеческие.
Славяне усерднее всего чествовали деревья — поэтому так много было
священных рощ на Руси, они даже назывались Боголесьем, — и водяную стихию.
В былинах Садко благодарит хлебом-солью Волгу, Илья Муромец — родную
Оку. Стенька Разин, по свидетельству голландского путешественника Яна
Стрюйса, принес в дар Волге пленную персидскую княжну. Непочтение к
водяным божествам было чревато бедою. За насмешки над Морской Пучиной
— Кругом-Глаза наказан смертью Васька Буслае-вич. В старинной песне
молодец подъезжает к реке Смородине и просит ее указать брод. Отвечала
река девичьим голосом:
Я скажу тебе, быстра река, добрый молодец,
И про броды кониные,
Про мосточки калиновы,
Перевозы частые:
С брода конного я беру по добру коню,
С перевозу частого — по седелечку
черкасскому,
C мосточка калинова — по удалому
молодцу;
А тебя, безвременного молодца,
— Я и так пропущу.
Оказавшись на другом берегу, глупый молодец похваляется: «Сказали про
реку Смородину — не пройти, не проехать через нее ни пешему, ни конному.
А она-то хуже дождевой лужи!» И возмездие последовало неотвратимо: на
возвратном пути потопила его река Смородина в своих глубоких омутах,
приговаривая при этом: «Безвременный молодец! Не я топлю — топит тебя
похвальба твоя!» ; Совершались также приношения домашним богам — это
делал каждый хозяин со своей семьей. При возведении избы наши предки
обычно закапывали под первый венец череп лошади, зарезанных петуха или
курицу: не зря части избы до сих пор называются коньком и курицей. Изба
при этом воспринималась живым существом: с «лицом» — фасадом, «очами»
— окнами, «ртом» — дверью и т.д.
До сих пор, оставляя на могилках в родительский день остатки нашей
трапезы, мы следуем древнему обычаю — чествуем предков бескровной жертвой.
Вообще следует сказать, что с введением на Руси христианства (а происходило
это не в один день и куда сложнее, чем принято считать!) мирные языческие
жертвоприношения даже поощрялись церковью, ибо шли ей во благо. Первый
теленок от коровы, куры, которые жертвовались ранее Перуну и Еелесу,
первый сноп — Велесу и Поливку, меры проса и пшеницы, которые бросали
в костер Сварожичу, повесма льна, мотки пряжи, горы хлебов и крашеных
яиц (Дожъбогу), поминальные яства и приношения — все это несли отныне
не в капища, а в церкви. И точно так же, как в честь Лады украшали ее
священные деревья (обычно липы) вышивками, цветными лентами и дорогими
ожерельями, начали украшать, увешивать убрусами и подзорами, ставить
бумажные цветы к иконам Богоматери, на которую перешла народная любовь
к прежней богине (так ли случайно, что иконы пишут именно на липовых
досках?).
Колядки на Рождество, Новый год и в Крещение — тоже следы прежних языческих
жертвоприношений.